8 октября исполняется 120 лет со дня рождения Марины Ивановны Цветаевой – великого русского поэта, прозаика, переводчика.

Интересные факты о М.И. Цветаевой, ее жизни и литературном творчестве мы предлагаем сегодня вашему вниманию.

Для тех, кто интересуется жизнью и творчеством Цветаевой, мы предлагаем небольшой список литературы, имеющейся в библиотеках Невской ЦБС.

Марина Цветаева родилась 8 октября 1892 года в Москве, в день, когда православная церковь празднует память апостола Иоанна Богослова. Это совпадение нашло отражение в нескольких произведениях поэтессы.

Отец, Иван Владимирович, – профессор Московского университета, известный филолог и искусствовед; стал в дальнейшем директором Румянцевского музея и основателем Музея изящных искусств. Мать, Мария Мейн, была пианисткой, ученицей Антона Рубинштейна.

Марина начала писать стихи – не только на русском, но и на французском и немецком языках – ещё в шестилетнем возрасте.

В детстве Цветаева решала свои психологические проблемы, тесно общаясь с хлыстами — членами секты манихео-гностического толка. В горячо любимой Тарусе, где Муся провела лучшие детские дни, Цветаева познакомилась с группой людей, состоявшей из тридцати–сорока женщин, живших коммуной, и одного мужчины. Он и его возлюбленная носили имена Христа и Богородицы, остальные женщины звались Кирилловны.

 «Вся моя жизнь, - говорила Марина Ивановна, - это роман с собственной душой». Точнее и не скажешь. Она жила и дышала поэзией, у нее были исключительные предпочтения и пристрастия: не любила театр за его искусственность, боготворила Пушкина и Ахматову, преклонялась перед Блоком и Маяковским, не любила звуки скрипки и обожала флейту и виолончель; любимое мужское имя – Георгий, любимые цветы – астры и хризантемы. Любимый цвет – зеленый, любимый пейзаж – пенные волны моря; не любила слова «поэтесса» применительно к женщине-поэту.

 Обилие «тире» – одна из отличительных особенностей текстов Цветаевой. Она говорила, что «тире и курсив, — вот единственные, в печати, передатчики интонаций». Автор статьи о Марине Цветаевой пишет, что тире – не лента, а штанга, и «все подражательницы Марины Ивановны имеют вид гимнасток, танцующих со штангой наперевес».

Иосиф Бродский считал, что каждый из нашей «великой» четверки поэтов начала XX века: Мандельштам, Пастернак, Цветаева и Ахматова соответствует одному из четырех темпераментов. Ахматова — флегматик, Пастернак — сангвиник, Мандельштам – холерик, а Цветаева – меланхолик.

В своем эссе «Мать и музыка» Марина Цветаева писала, что этот домашний предмет не имеет себе подобных, что в нем есть что-то магическое, ведь из всех предметов именно он требовал, чтобы маленькая Марина сидела смирно, а сам — вертелся! Речь идет о табурете для игры на фортепиано.

Для Цветаевой они такие: четвертая – коричневая, возможно из-за коричневого фаевого платья матери; третья – желтая, может быть из-за французского слова, означающего «полдень»; вторая – голубая; первая – явно белая, пустая, до всего. А первая и вторая вместе для нее были связаны с человеком, о котором она узнала из семейной Библии. Они – ноты. ФАевое, MIdi (фр. – полдень). Библия была с иллюстрациями Гюстава Доре.

Цветаева писала: «Дарование и ум — плохие дары в колыбель. Особенно в девичью...»

«Комната с каюту, по красному полю золотые звезды (мой выбор обоев: хотелось с наполеоновскими пчелами, но так как в Москве таковых не оказалось, примирилась на звездах), к счастью почти сплошь скрытые портретами Отца и Сына – Жерара, Давида, Гро, Лавренса, Мейссонье, Верещагина – вплоть до киота...», – писала Марина Цветаева. Отец и Сын здесь – Наполеон и Наполеон II (единственный сын от Марии-Луизы), которых Марина Ивановна боготворила.

В 1919 году Цветаева проработала некоторое время в Наркомнаций, шефом которого был Сталин. Близко знала Генриха Ягоду, и именно по ее просьбе он две недели работал, чтобы выпустить знаменитого историка Иловайского – ее деда.

По словам Виктории Швейцер, во Франции Марину Цветаеву другие русские писатели считали великой, уникальной дурой. В некотором смысле – образцовой дурой, эдаким национальным достоянием. Они наградили ее прозвищем Царь-дура.

 Однажды Марине Цветаевой дали совет носить очки. Она отказалась, сказав: «Я уже сама себе составила представление о людях и хочу их видеть такими».

Молодой и талантливый Арсений Тарковский всегда боготворил Цветаеву и ее стихи. Они гуляли по Москве, читали друг другу стихи, и это продолжалось в течение нескольких месяцев. И тогда же возникла и обида на Тарковского из-за одного стихотворения, в котором поэт написал об ушедших, но близких людях, но не упомянул в этом стихотворении Цветаеву, не позвал ее «за накрытый стол на шестерых». Цветаева ответила стихотворением (последним в ее творчестве):

– «Я стол накрыл на шестерых»...

Ты одного забыл – седьмого.

Невесело вам вшестером.

На лицах – дождевые струи...

Как мог ты за таким столом

Седьмого позабыть – седьмую...

Невесело твоим гостям,

Бездействует графин хрустальный.

Печально – им, печален – сам,

Непозванная - всех печальней.

Это стихотворение Арсений Тарковский прочитал в первый раз 42 года спустя после его написания.

Она цветет не Божьим даром,

Не совокупностью красот.

Она цветет почти что даром:

Одной фамилией цветет.

Игорь Северянин

Все наяву связалось — воздух самый

Вокруг тебя до самых звезд твоих,

И поясок, и каждый твой упрямый

Упругий шаг, и угловатый стих...

Арсений Тарковский

С доверчивостью юной гимназистки

Она фантомы оживляла и химеры,

Добавив хмари на цвета евангелистские

И безразмерности в античные размеры.

Борис Гринберг

31 августа 1941 года Марина Цветаева покончила жизнь самоубийством (повесилась) в доме, куда вместе с сыном была определена на постой. Похоронена 2 сентября 1941 года на Петропавловском кладбище в г. Елабуге. Точное расположение её могилы неизвестно.

Последняя из редких личных встреч Пастернака и Цветаевой произошла в 1941 году. Пастернак помогал Цветаевой собрать вещи в эвакуацию и, перевязывая чемодан веревкой, пошутил: «Прочная, хоть вешайся». Этой шутки он не мог себе простить до конца жизни.

Образ веревочной петли незримо свивался вокруг ее шеи всю жизнь. Первый раз пыталась повеситься семнадцатилетней — это было обычное, подростковое, как у многих. Потом в Париже было два самоповешения родственников: сначала младший брат мужа, потом, на том же крюке, его мать Елизавета Петровна Дурново-Эфрон.

Мотивы ухода Цветаевой всем более или менее ясны, спор лишь в деталях – что было самым важным среди других важных факторов: тяготы эвакуации, общая безнадежность ситуации или тяжелые отношения с переживающим переходный возраст сыном. Сын и в самом деле был жесток с матерью. После похорон сказал: «Марина Ивановна поступила логично».

В эмиграции Цветаева написала в рассказе «Хлыстовки»: «Я бы хотела лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в наших местах земляника. Но если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уж нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов, которыми Кирилловны шли к нам в Песочное, а мы к ним в Тарусу, поставили, с тарусской каменоломни, камень: «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева».

На высоком берегу Оки, в её любимом городе Таруса согласно воле Цветаевой установлен камень (тарусский доломит) с надписью «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева».

Хотя отпевание самоубийц в православии запрещено, в 1990 году патриарх Алексий II дал благословение на отпевание Цветаевой. Основанием послужило прошение к патриарху группы верующих, включая сестру Анастасию Цветаеву и диакона Андрея Кураева. Отпевание состоялось в день пятидесятилетия кончины Марины Цветаевой в московском храме Вознесения Господня у Никитских ворот.