Мартынов, Геннадий Георгиевич.
Летопись жизни и творчества Федора Абрамова, 1920‒1983. Кн. 2. 1959‒1965: [Текст] / Г. Г. Мартынов. ‒ СПб.: Издательский дом «Мiръ», 2017. ‒ 636, [4] с.
Имеются экземпляры в библиотеках: 02.

Летопись, автор которой — историк литературы и библиограф Геннадий Мартынов, выпускается петербургским издательским домом «Мiръ» к приближающемуся 100-летию со дня рождения знаменитого русского писателя.

Первая книга появилась в 2015 г. Она охватывает «долитературный» период жизни и деятельности Федора Абрамова — от рождения в 1920 г. в селе Веркола до выхода в свет в 1958 г. его первого художественного произведения — романа «Братья и сестры», сразу же сделавшего имя писателя широко известным и популярным.

Вторая книга только что увидела свет. Она посвящена 1959–1965 гг. — периоду развития недолгой хрущевской «оттепели» и заключает в себе немало открытий. Некоторые из них достоверно являются историко-литературными сенсациями, причем хронологически первая в их ряду сокрыта в самом конце второй книги — не в соответствии ли с мироощущением Владимира Набокова (его творчество стало известно Федору Абрамову в 1970-е гг.), который утверждал, что последняя строка текста «не кончается», продлевая бытие героев «за чертой страницы»?

Дело в том, что после завершения редакционной подготовки первой книги мне удалось побеседовать об Абрамове с профессором Леонидом Матвеевичем Аринштейном, который познакомился с будущим прозаиком еще в первые послевоенные годы, на университетской скамье. Эта беседа и напечатана в конце второй книги Летописи, возвращая читателя не только к началу творческого пути Абрамова-писателя, но и открывая ему предстоящую перспективу следующего периода.

Память Л. М. Аринштейна сохранила и яркие эпизоды студенческой жизни с участием молодого Абрамова, и уверенность в том, что личность будущего прозаика в те непростые времена (вторая половина 1940-х — начало 1950-х гг.), насыщенные ядовитыми парами нового сталинского — послевоенного — закрепощения народа, теперь уже народа-победителя, была с «двойным дном».

Явно вырываясь из контекста существующей мемуарной и исследовательской литературы о писателе, профессор припоминает «двойственность» Абрамова-студента и в то же время, как и сам Аринштейн, партийца: «Просто он взял себе за правило — я знаю, как надо, чтобы считаться образцовым советским человеком, я эту роль легко могу играть. А под всем этим был совсем другой человек, свободный от того, что он успел отбросить…».

По словам Л. М. Аринштейна, Федор Абрамов, в котором тогда, разумеется, никто из университетских студентов, аспирантов и преподавателей, не мог «заподозрить» грядущий талант, предостерег другого студента, Вениамина Шейнкера, впоследствии также ставшего профессором, от вербовщиков из органов в резкой и категоричной форме: «Ты с этими гадами не путайся».

Это сообщение является свидетельством исключительной важности для понимания подлинной сущности личности Абрамова с ее наследственно-крестьянской закрытостью, типичным советским воспитанием и взрослением. За двумя тяжелыми ранениями на Ленинградском фронте последовала служба в контрразведке «Смерш», не по собственной — курсанта Архангельского пулеметного училища — воле. Из органов, которые, в конечном счете, гарантировали бы ему карьеру и житейские блага, он демобилизовался добровольно — во имя завершения прерванного войной высшего образования.

Уже в тогдашней отрицательной аттестации сотрудников тайной полиции просматривается зерно высшей истины, зароненное в душу молодого, еще малознакомого с путями творчества человека, будущего автора тетралогии «Братья и сестры». А с конца 1950-х гг. Абрамов почти четверть века вынашивал еще более значительный замысел — «Чистую книгу».

Представить широчайшую панораму жизни страны с первых лет ХХ века, через революцию и Гражданскую войну, вплоть до коллективизации и репрессий 1937 г., а возможно, и до начала второй в прошедшем столетии войны с Германией, Федор Абрамов предполагал на родном для него северорусском, пинежском материале.

Знакомство со второй книгой Летописи ведет к обретению ее читателями полной хронологической ясности в том, когда именно писатель сумел приблизиться к постижению подлинного смысла событий великой российской смуты — смысла трагического и в конце 1950-х — начале 1960-х гг. густо замазанного официальной пропагандой. Смысла, до которого ему приходилось добираться чуть ли не в одиночку.

Сорокалетний житейский опыт Абрамова-человека подсказал Абрамову-писателю единственно верный путь — отправиться на поиск свидетельств людей, которые уцелели в мясорубках XX века. Он отыскивал их с немалыми трудностями и заполнял многочисленные записные книжки их бесхитростными рассказами о прошлом.

Подталкиваемый природным чутьем и окончательно сформировавшимся после успеха романа «Братья и сестры» инстинктом писателя и историка, Федор Абрамов со слов очевидцев запечатлевает роскошные картины былой жизни на Пинеге и Северной Двине и кроваво-безжалостные — Гражданской войны на Севере. Вместе с тем он переносит в свои записи, которые во второй книге Летописи, как правило, публикуются впервые, сочный, живой язык последних оставшихся в живых участников и очевидцев минувших событий вместе с их народной правдой об уничтоженном прошлом.

Все без исключения историко-этнографические записи о былой жизни на русском Севере, извлеченные из писательского архива, бережно сохраненного Л. В. Крутиковой-Абрамовой, свидетельствуют о том, что Федор Абрамов в этих беседах получил возможность воочию наблюдать гибельность пути, на который, оказалась, обречена Россия в 1917 г. Хотя, конечно, ясно и то, что собеседники писателя вспоминали не только реальные события. Вольно или невольно они передавали ему еще и ощущения собственной молодости, полной надежд и несбывшихся упований, представлявшейся им едва ли не «золотым веком» на фоне их последующей долгой, почти беспросветной и бесперспективной жизни…

Картины изобильной дореволюционной жизни в повествованиях бывших ссыльных и коренных северных (пинежских) жителей, безусловно веривших в чудеса св. отрока Артемия Веркольского, на удивление точно соответствуют описанию, сделанному Михаилом Кузминым — одним из лучших наших поэтов первой трети XX века.

В пространном стихотворении 1922 г., процитированном в нашем предисловии ко второй книге Летописи, есть слова и о том, что поэту было подсказано: «Взять старую географию России / И перечислить / <…> / Все губернии, города, / Села и веси, / Какими сохранила их русская память», и сокрушительный, хотя и повисающий в воздухе вопрос: «Где это?» — заданный автором после поэтического рассказа о «библейском изобилии», которое осталось разве что на страницах справочника «Весь Петербург» образца 1913 г.

Подготовительные материалы Федора Абрамова к будущей «Чистой книге» широко представляют сходные картины изобилия на примере канувшего в небытие архангельско-пинежского уклада жизни старой России. Такое соединение глубинных смыслов — «подземных ручьев», по выражению М. Кузмина, — наглядно демонстрирует нам, что история русской литературы — это не механический перечень отдельных имен, но единая цепь, состоящая из неразрывных звеньев.

В конце 1950-х — начале 1960-х гг. мощный замысел этого эпического произведения еще не сформировался в сознании начинающего прозаика. К общей оценке советской истории как сплошной череде трагедий и катастроф писатель приходил собственным путем — неспешно и куда менее резко, нежели Александр Солженицын. В результате свой последний роман Федор Абрамов не успел завершить даже вчерне. Легенда о «Чистой книге», будто бы написанной протопопом Аввакумом в кромешной тьме незадолго до казни: прочитав ее, человек смог бы прозреть, потому что обретал постижение всей правды жизни, — по-прежнему остается легендой…

Не удалось Абрамову и воплощение замысла повести «Кто он?», или «Повести о следователе», — произведения из личного опыта военного времени, когда ему выпало служить в «Смерше».

Попытку написать эту повесть Федор Абрамов предпринял в то же «оттепельное» время, но, судя по сохранившимся и опубликованным подготовительным материалам, она не просто осталась не закончена — скорее всего, повесть «Кто он?» и не могла быть завершена. Автору, по-видимому, попросту не хватило отведенного ему времени для того, чтобы вплотную подойти к обретению окончательной ясности в вопросе об отношении к роли карательной системы в жизни России. Произвести над собой полную «экзекуцию» — и, соответственно, запечатлеть этот жестокий вывод в написанном слове — он оказался еще не готов.

Между тем спустя много лет, 30 ноября 1976 г., он по-прежнему убеждал себя в дневнике: «Роман о прошлом и повесть о следователе будут мои лучшие вещи».

Еще одной важнейшей темой второй книги Летописи стало детальное рассмотрение спора из-за повести Федора Абрамова «Вокруг да около», который разгорелся между Западом (в первую очередь Великобританией и США) и Советским Союзом вскоре после того, как это произведение увидело свет в 1963 г. в январском номере журнала «Нева». Резко раскритикованное в СССР на высшем партийном уровне после чуть ли не случайного появления положительного отзыва на него в «Литературной газете», написанного Георгием Радовым, оно с небывалой скоростью было переведено на английский язык и выпущено в Англии, а затем и в Соединенных Штатах.

Как ни стремился автор «Вокруг да около» — миниатюрного наследника гоголевских «Мертвых душ» — «быть понят родной страной», в тогдашних условиях он, как и Александр Солженицын, автор «Одного дня Ивана Денисовича», оказался по-настоящему понят только на Западе.

Текст «Вокруг да около» Абрамов за границу не передавал. Подобие издательского бума возникло вокруг этой повести исключительно благодаря ее политико-экономическому содержанию и художественным достоинствам. По ходу работы над второй книгой Летописи впервые удалось установить ряд узловых моментов ее триумфального распространения в западном мире. Более того, некоторое время в Европе и Америке Абрамов не просто противопоставлялся Солженицыну, но ставился выше его, поскольку осмелился открыто высказаться не о лагерном прошлом, которое в 1960-е гг. было в значительной степени изжито, а о современной советской действительности.

Читатели Летописи найдут во второй книге обширные цитирования откликов на сочинения Абрамова из газет, журналов и книг на английском, немецком, французском и других языках. Здесь же стоит кратко обратить внимание лишь на первое английское издание «Вокруг да около», вышедшее в Лондоне под говорящим названием «The Dodgers» («Хитрецы»).

Его выпустил политэмигрант-невозвращенец, бывший сотрудник румынской службы Би-Би-Си Алек Флегон — Олег Васильевич Флегонт. В 1963 г. он состоял с Федором Абрамовым в переписке по поводу готовившегося издания. Об их контактах было известно и раньше — из публикаций Л. В. Крутиковой-Абрамовой, однако вышедшая ныне вторая книга Летописи содержит все известные к настоящему времени материалы по данному вопросу. Несомненно, они свидетельствуют и о желании писателя увидеть свое произведение изданным на Западе, и о большом давлении, которому Абрамов подвергся со стороны идеологических кураторов писательского союза.

По собранным данным, переписка с А. Флегоном осталась на тот период единственным непосредственным контактом Федора Абрамова с западным миром. Несмотря на приглашение издателя, приехать в 1963 г. в Англию писатель мог разве что во сне. Тем более — в Соединенные Штаты, где ему довелось побывать значительно позднее, в 1977 г., когда его творчество получило окончательное признание в Советском Союзе.

Полностью или частично текст повести «Вокруг да около» в 1963‒1965 гг. был опубликован на английском, немецком, французском, польском и словацком языках, в том числе в пяти отдельных изданиях. Дополнительно по-русски, и тоже отдельно, в 1963 г. повесть выпустили антисоветское издательство «Посев» во Франкфурте-на-Майне и вышеупомянутый А. Флегон. Разысканы зарубежные отклики на большинство из этих публикаций. О многих отзывах сведения в отечественной печати, посвященной «Вокруг да около», ранее отсутствовали. Между тем о Федоре Абрамове и председателе колхоза Мысовском писал даже такой респектабельный журнал, как «Time», на страницы которого советскому иностранцу попасть по случайности было невозможно.

Подобного внимания среди авторов из Советского Союза удостоился в то время на Западе лишь Александр Солженицын. Только вот о событиях «вражеской» печати и книжного рынка, относящихся к «Вокруг да около», сам Федор Абрамов, живший, как и все советские люди, в информационной блокаде, судя по всему, знал тогда совсем немного…

Итак, в Летописи воспроизведено множество документальных источников, в том числе никогда ранее не публиковавшихся. Они позволяют взглянуть на биографию и творчество Федора Абрамова по-новому, подробно проследив формирование свободной и незаурядной личности русского писателя, шаг за шагом движущегося к преодолению ограничений и условностей советской действительности.

После выхода второй книги Летопись — первый систематизированный свод сведений о биографии, писательской и общественной деятельности Федора Абрамова — определенно становится одним из наиболее значительных изданий подобного рода в области истории русской литературы ХХ века.

А. Г. ТИМОФЕЕВ, научный редактор «Летописи жизни и творчества Федора Абрамова»