Лавруша, Ася.
Сон. Cantus Firmus: [текст] / Ася Лавруша; худож. Екатерина Чекалина; [авт. послесл. С. Рукшин].— Санкт-Петербург: Гриф, 2014.— 109, [2] с., [5] л. цв. ил.: ил.
Имеются экземпляры в библиотеках: 11, ЦРБ, 01, 02, 03, 05, 06, ЦДБ, 08, 10.

Когда такая есть Струна,
И Руки есть, и Вдохновенье,
Есть музыка, и в ней спасенье,
Там Истина — оголена…

Валентин Гафт

Сразу же разъясним: cantus firmus (в дословном переводе с латинского — «твердый напев») — это музыкальный термин, возникший в эпоху позднего Средневековья. Он означает сочинение на заданную мелодию в одном из голосов полифонической композиции, на основе которой создается многоголосное целое. Иначе — использование уже известного мотива в качестве основного (опорного) тона для написания нового произведения, интонационное и ладовое единство которого и достигается благодаря именно этому.

По сути, условие основного тона является непременным в любой творческой деятельности, будь то музыка, живопись, архитектура, художественная литература, литературоведение или критика. Разумеется, если автор того или иного opus’а, пусть даже рецензии, всерьез осознаёт творческий процесс как конструктивную деятельность по созданию некоего нового. В противном случае производимый «продукт» (иного слова не подберешь) никакого отношения к творчеству не имеет и отображает лишь ложное представление о собственном самовыражении, ничего не значащем для окружающих. Только ради этого заниматься сочинительством нет никакого смысла.

Основной тон произведения Аси Лавруши задан предуведомлением к нему: «Адажио соль минор для струнных инструментов и органа, известное как Адажио Альбинони,— произведение Ремо Джадзотто, впервые опубликованное в 1958 году. По утверждению Джадзотто, пьеса представляет собой реконструкцию, основанную на фрагменте из музыки Томазо Альбинони, найденном на развалинах разрушенной при налетах союзной авиации в конце Второй мировой войны Саксонской земельной библиотеки в Дрездене».

С исторической точки зрения здесь как будто всё верно. Тем более что и годы активнейшей деятельности венецианского композитора и скрипача Томазо Джованни Альбинони (1671‒1751) приходятся на первую половину XVIII века, когда техника сочинения на cantus firmus изредка еще применялась, в том числе самим Иоганном Себастьяном Бахом.

Так что же — эта книга всего лишь очередной занимательный рассказ о том, как действительному автору поневоле пришлось мистифицировать одно из самых знаменитых произведений во всей мировой истории музыки? История почти детективная — потому что в свое время всё равно никто бы и не поверил, что Ремо Джадзотто (1910–1998), музыковед и профессор Флорентийского университета — «Квадратные башмаки, круглый колпак. Статичен и абсолютно немедиен», — действительно самостоятельно сочинил эту бесподобную композицию. Да еще в середине ХХ века, посреди прагматичного европейского общества потребления, в котором любое творчество воспринимается всего лишь как индустрия («Главная цель произведения искусства заключается в том, чтобы передать читателю, зрителю или слушателю <…> одну или несколько ярко выраженных эмоций»).

Безусловно, подобный сюжет — сущий клад для литературных «штукарей». Каждый из них претендует едва ли не на исключительную творческую индивидуальность, но в реальности без устали производит примитивный «продукт» на потребу тех, кто только и делает, что всю свою «полубезумную жизнь» перебирает «мусорные кучи в надежде найти случайную жемчужину».

Ася Лавруша, к произведению которой затруднительно подобрать традиционное жанровое определение — рассказ, новелла или полноценная повесть, — свидетельствует об обратном. Взяв основным тоном таинственное явление миру Адажио Альбинони, она на примере своего героя создала повествование о той бесконечной вселенной, что именуется Творчеством и всегда пишется с большой буквы. Соответственно, и о тех, кто волею Судьбы или Провидения оказались этой вселенной принадлежащими.

…Это удивительное состояние невозможно сколько-нибудь точно определить. Его невозможно вызвать искусственно, только лишь имитацией мыслительного процесса. Для одних оно подобно вспышке молнии (и это еще очень слабое сравнение), для других — тонкому видению. Несмотря ни на какие усилия, это состояние приходит лишь к избранным, давая им ощущение свободы, и всегда проявляется внезапно, в любое время дня и ночи, в одно мгновение, в любой обстановке. Символически Ася Лавруша называет это состояние «сном». Точно так, как и в последней шекспировской пьесе «Буря», где говорится о любви, гармонии, вечности:

Мы созданы из вещества того же,
Что наши сны. И сном окружена
Вся наша маленькая жизнь.

«Сотворить что-либо из тонких воздушных нитей, из которых сотканы сны,— пишет автор послесловия Сергей Рукшин, — труд мучительный и безнадежный, ибо призрачная материя сновидений разлетается в мелкие клочья от малейшего дуновения ветерка, вызванного сомнениями в ее реальности. Но ткань этого “Сна” получилась удивительно прочной и цельной благодаря cantus firmus — “твердому напеву”, положенному в основу повествования» о двух вечностях: той, которая порождает творца, и той, которая принимает его творение.

Порождающую вечность в произведении Аси Лавруши символизирует Ювенильное море (juveniles по-латыни — «юный», но в данном случае его можно перевести и как «первичный»). «Материя моря — легкая, прозрачная, вмещавшая в себя разноцветные времена и пространства субстанция, способная превращаться в подробную, но до обидного ясную историю — и в противодвижении уходить вниз, вглубь, прочь от человека, так и не открыв ему, с чего же она начиналась». Одновременно с рождением Томаса Альби (albus на латыни — «белый»), происшедшем в последнем плавающем доме, который качается на волнах Ювенильного моря, вечность породила и творение, в котором непременно должно быть увековечено именно его имя.

Установив, что «музыка есть свободное движение бесконечного числа морских ювенильных источников», Ася Лавруша филигранно ведет читателя по внутреннему духовному миру творца. Внешне перед нами, как будто по ступеням «элементарной гаммы», проходит вся благополучная жизнь успешного композитора, наследие которого исчисляется десятками опер и сотнями концертов, месс, кантат. Но вот незадача: всякий раз после завершения очередного произведения Томас Альби интуитивно чувствовал, что опять получился лишь очередной призрак, бесследно исчезающий «в щели первой паузы» времени.

Стоит ли удивляться, что призрачной, в конце концов, целиком оказалась и творческая биография Альби, несмотря на все его музыкальные нововведения,— всего лишь иллюзией, лентой «длиной в один день». Она была соткана в мировом пространстве только затем, чтобы соединить между собой две опорные точки: появление на свет будущего композитора и мгновения, когда его многолетние безуспешные усилия найти основной тон собственной музыки,— а значит, и собственной жизни,— казалось, наконец-то увенчались успехом.

«…Томас Альби вдруг уловил биение. Слабый, осторожный поначалу пульс, который ровно с одиннадцатым ударом стал внезапно разрастаться, набирать силу, уверенность — и, в конце концов, превратился в крупную, мощную вибрацию, стремившуюся поработить волю, чувства и разум того, кто ее слышал. Томас пытался сопротивляться, но напрасно. Колокольная сила легко расщепила сознание, изрезала существовавший там целостный мир в мелкий лоскут, чуть не уничтожив самого Томаса Альби,— и вдруг исчезла. Исчезла с той же внезапностью, с которой появилась. А Томас прежде облегчения почувствовал музыку».

Однако на сей раз нового произведения не возникло. Выстроившаяся в душе Альби мелодия, устремившаяся «на поиски опорного тона и счастливого конца», едва только он привычно подумал о ней как об очередной последовательности звуков, «так и не успев пройти все пропущенные ступени, умолкла навсегда».

Tempus fugit (лат. «время летит»). Наплывает последний — финальный план. «В церковном хоре, отпевавшем старейшего композитора, пела невысокая хрупкая девушка. У нее были волосы цвета льна и голос редкого тембра, похожий на пение птицы-тимелии. Идеальный голос для заплачки большого эпического полотна. Странно, но ни до, ни после похорон никто эту девушку больше не видел».

Но сам плавающий дом, безмятежно покачивающийся на волнах первородного Ювенильного моря, в обыденности раствориться не может. Для творца он всегда сохраняется где-то в прошедшем, которое невозможно ни забыть, ни отпустить, а значит, по-прежнему существует возможность однажды услышать волшебную гамму первоначала.

Мелодия, некогда поразившая слух Томаса Альби, но оказавшаяся выше его таланта, разумеется, не исчезла. Запертая на скрипичный ключ, в последующие три столетия она продолжала пребывать где-то в глубинах пространства Музыки Высших Сфер. Изредка, в моменты тектонических сдвигов, материя моря напоминала о ее существовании и об исчезнувшей неведомо куда девушке, которая продолжала незримо петь в церковном хоре, накрепко соединяя слои истории.

И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.

Александр Блок

Наконец подходящий момент настал. Мелодия, рожденная вечностью — той, которая порождает творца,— освободилась. Вместе с ней получил свободу и тот, кто смог ее уловить посреди наполнявшей мировое пространство какофонии звуков. И когда «в наступившей тишине» наконец зазвучала музыка,— она сразу же присоединилась к той вечности, которая, безусловно, принимает творение.

По причинам, которые невозможно ни узнать, ни объяснить, для того чтобы высвободить эту мелодию из первородной материи моря, оказался избран рядовой музыковед и профессор Ремо Джадзотто. Правда, в 1945 г. он опубликовал первую научную биографию Томазо Альбинони, но в ней нет и намека на существование этой сверхъестественной музыки. Потому что в наследии реального композитора, архив которого в значительной части погиб в том же году, такого творения быть не могло. Для сокрытия собственного авторства Джадзотто лишь вынужденно засвидетельствовал, что после бомбардировки, сокрушившей Дрезден, якобы удалось спасти из нее только «басовую партию и два фрагмента партии первой скрипки общей продолжительностью шесть тактов».

Добавим от себя: примерно в то же время, хотя и по иным причинам, произошла другая грандиозная музыкальная мистификация. Совершенная по звучанию Ave Maria, явившаяся еще более рядовому гитаристу и лютнисту Владимиру Вавилову (1925–1973) — так ведь еще и в сугубо атеистической стране! — вынужденно получила авторство итальянского композитора Джулио Каччини (1551–1618), сочинения которого он исполнял на устраиваемых им вечерах старинной музыки.

О чем еще книга Аси Лавруши? О безжалостной и жестокой серой массе, начисто лишенной хоть каких-то признаков вдохновения. О тех, кто никогда не сможет понять и принять истинного творца, а значит, любые проявления одаренности вызывают у них едва ли не условный рефлекс патологической ненависти. Совершенно неспособные к внутренней личной свободе, серые могут только тяжело брести в гору всецело поглотивших их приземленных бытовых страстей, как пишет тот же Сергей Рукшин, «обрастая вещами, ненужными людьми, обязательствами, которые удаляют нас от нашей изначальной сущности». Едва только серые обнаруживают рядом с собой белого, отвергающего законы созданного им иллюзорного мира, единственным устремлением их становится во что бы то ни стало низвести его до своего уровня, а в случае невозможности этого сделать — попытаться его измазать или вообще разорвать («Особенное удовольствие некоторым доставляли поиски признаков неблагонадежности в поведении неприятных людей и обсуждение срока, на которых этих людей изолируют от общества»).

Но уничтожить духовно хотя бы одного белого всей массе серых никогда не под силу, как бы они к этому ни стремились. Несмотря ни на что, белый всегда воспрянет и окончательно устремится в недосягаемую для них высоту. В таком случае серые попросту начинают бездумно и слепо ему поклоняться,— что безжалостно показано в замечательном мультипликационном фильме Гарри Бардина «Адажио (Adagio)», снятом на ту же мелодию.

Автор «Сна» — этой литературной фантазии на заданную тему, удачно дополняемой рисунками Екатерины Чекалиной,— ожидаемо скрылся за изящной завесой собственного текста. Хотя, разумеется, при желании об Асе Лавруше можно узнать, что она и переводчик, и автор нескольких других произведений. Для понимания данной книги это вовсе не является обязательным.

…Разбирая технику создания творения, в музыке можно разложить всё по нотам, в литературе — по словам, в живописи — по краскам, в архитектуре — по кирпичам. Невозможно только получить ответ на конечный вопрос: почему, если заново собрать воедино все эти ноты, слова, краски и кирпичи — в лучшем случае получится привлекающий серых «продукт», но никогда не возникнет первоначального целого, созданного творцом из первородной материи Ювенильного моря.

«Сон» — весьма поучительное повествование об утверждении единственно верного основного тона собственной жизни, достойное того, чтобы рекомендовать его всем свободным читателям.

Г.Г. Мартынов,
Библиотека № 2 им. Федора Абрамова

Библиотека № 2