Чтобы не утонуть в безбрежном океане книг и не заблудиться в бескрайних «литературных лесах», стоит прислушаться к мнению самых талантливых и вдумчивых читателей.

Книги, ставшие в море житейском путеводными маяками для классиков русской и мировой литературы.

Материал будет периодически обновляться.

 

... моим евангелием надолго стало «Красное и черное» [Стендаля]. Все созвучно мне было в этой книге: активный, наделенный великой волей герой; тончайший, точный психологизм; напряженный драматизм мысли автора. (Федор Абрамов)Меня восхищает монументализм «Войны и мира», а «Анну Каренину» я считаю совершенным романом. Если бы в школе читали курс по истории романа, следовало бы взять за образец «Анну Каренину», во Франции – «Мадам Бовари». Но мне лично больше нравятся две небольшие повести Толстого – «Смерть Ивана Ильича» и «Хозяин и работник». (Жорж Сименон)Жажду прочесть повесть Короленко. Это мой любимый из современных писателей. Краски его колоритны и густы, язык безупречен, хотя местами и изыскан, образы благородны. ... Мне очень хочется почитать «По пути» Короленко... (Антон Чехов)Я проглатывал его книги в среднем за три-четыре часа непрерывного чтения... Неизменная реакция на его рассказы и повести – признательность за отсутствие претензии, за трезвость взгляда на вещи, за эту негромкую музыку здравого смысла, звучащую в любом его абзаце. (Иосиф Бродский о Сергее Довлатове)Кстати, о литературе. Давно ли Вы читали «Отцы и дети»? Я перечел по долгу службы – и восхитился. Это без пяти минут первый сорт – не язык, не философия, а образ Базарова. (Георгий Адамович)Не скрою, что ближе всех мне Аркадий Гайдар, в произведениях которого сочетаются вдохновенная романтика, революционная героика и трезвый, беспощадно правдивый реализм. Особенно привлекательна для меня повесть «Судьба барабанщика», потому что в ней показан довольно сложный порой противоречивый путь главного героя к тому единственно правильному смелому шагу, который он делает, завоевывая право стать настоящим человеком. (Владислав Крапивин)...В воздухе «большого Петербурга» растворен, разумеется, не один Достоевский. Я особенно люблю террасу Монплезира, где, по преданию, Лермонтов написал свой «Парус», где у пирса мерещится «пироскаф» мадам Курдюковой [И. Мятлев], уезжавшей «а летранже». (Дмитрий Лихачев)Когда я начал читать Метерлинка..., – мне показалось, что я вступаю в новую часть мировых суток: иначе не умею выразить всю ту удивившую меня новизну тона, предметов, тем, какую я нашел в его «Сокровище смиренных»... (Василий Розанов)

Если за стихи капитана Лебядкина о таракане Достоевского можно считать первым писателем абсурда, то Платонова за сцену с медведем-молотобойцем в «Котловане» следовало бы признать первым серьезным сюрреалистом. (Иосиф Бродский)

Читал восхитительную Илиаду. (Лев Толстой, из дневника)

В своем бессмертном романе Сервантес зачерпнул такие глубины человеческого духа, где мы имеем дело уже с первичными, так сказать, фактами человеческой природы. Дон Кихоты есть в человечестве, – как есть и Гамлеты, как есть и Сократы. (Владимир Короленко)

В последнее время я много читал Толстого, маленький этюд которого – «Люцерн» – мне особенно понравился, и Достоевского, «Братьев Карамазовых» которого я еще читаю и который полностью очаровал меня своими «Белыми ночами» (как они хороши!). (Райнер Мария Рильке)

Рекомендую Вашему вниманию новую интересную книгу «Воспоминания графа Соллогуба»; продается у Суворина. Это рекомендую на случай, если Вы такой же охотник до мемуаров, как и я. (Антон Чехов)

Страница Шмелева насыщена, порой даже чересчур, будто изнемогая под тяжестью стилистических завитушек, интонационных ухищрений и всяческой роскоши красок. Ни одной пустой строки, и хотя читатель, слишком уж обильно угощаемый, иногда жаждет отдыха – ну хотя бы полстранички побледнее, посуше, попроще! – он не может не отдать себе отчета в том, что автор не манерничает, а действительно богат. Помимо этого у Шмелева есть черта, редкая в наши дни: страстность. (Георгий Адамович)

Книга «Этногенез и биосфера Земли» [Л. Гумилева] читается захватывающе, как роман с детективным сюжетом. (Дмитрий Лихачев)

Я готов, как муэдзин, влезть на минарет и оттуда орать на весь мир: «Я обожаю Толстого за его глубокий, широкий и вместе тончайший ум. Мне не нужно с ним толковать о бессмертии, а хоть о лошади или груше – это все равно. Будет ли он со мной согласен – тоже все равно, но он поймет, что я хотел и не умел сказать». (Афанасий Фет, из письма Л.Н. Толстому) (Кого вы считаете своим «главным» писателем?) – Чехова. Я не просто восхищаюсь им, а питаю к нему поистине братскую любовь. В его произведениях я нахожу почти все мои замыслы в более совершенном исполнении. (Жорж Сименон)Я сам по нынешний день четыре раза прочел «Зеленого Генриха» Готфрида Келлера, семь раз «Сокровище» Мёрике, три раза «Дорожные тени» Юстинуса Кернера, шесть раз «Бездельника» Эйхендорфа, по четыре-пять раз большинство рассказов из турецкой «Книги попугая», и всякий раз, видя эти книги на полке, я радостно предвкушаю день, когда буду читать их вновь. (Герман Гессе)

И прежде всего это были энциклопедии: от Плиния, Брокгауза, Исидора Севильского и Дидро до одиннадцатого издания Британники. ...Для любознательного человека, располагающего временем, нет литературы прекрасней. (Хорхе Луис Борхес)

С детства Гоголя я ужасно боялся и повесть его «Страшная месть» ни разу не мог дочитать до конца. Страшный колдун потрясает меня и теперь, когда я читаю те страницы, где показывается из облаков Мститель – всадник с мертвыми очами, и тень его, месть, начинает распространяться по всей земле. (Михаил Пришвин)

Однако её слова о женском сердце не были бы так горячи и ярки, если бы и при взгляде на более широкий мир природы и истории, глаз Ахматовой не поражал остротой и правильностью... В её описаниях всегда присутствуют черты и частности, которые превращают их в исторические картины века. По своей способности освещать эпоху они стоят рядом со зрительными достоверностями Бунина. (Леонид Пастернак)

Из всей нашей литературы я бы выделил четыре произведения, наиболее значимых, – «Станционный смотритель», «Шинель», «Тамань», «Студент». В них сосредоточена и сила, и глубина русской литературы. Они выделяются неразгаданностью, любовью к человеку, красотой, чудом языка и тайной многозначности. (Даниил Гранин)

Читал в «Новом мире» дневники и письма покойного Марка Щеглова. Захотелось вновь думать о важном, главном, отряхнуть пыль с души и ума. (Давид Самойлов)

Романы Бальзака и Пруста можно читать с любого места, даже с середины главы. Кроме них, я могу так читать только «Войну и мир» – войти в любую дверь и сразу почувствовать себя дома. (Франсуа Мориак)

...Несмотря на то, что я 10 раз читал «Гамлета», всякое слово его обливает холодом и ужасом. Гамлет добродетелен, благороден по душе, но мысль отомстить за отца овладела им, и когда он поклялся отомстить убийце отца, тогда узнал, что этот убийца – его родная мать. ... Кроме сильнейшего гения, никто не сладил бы с такой трудной темою, но душа Шекспира необъятна. (Александр Герцен)

«Бунин дошел, особенно в своей автобиографической книге «Жизнь Арсеньева», до того предела в области прозы, о котором говорили Чехов и Лев Толстой – до предела, когда проза сливается в одно органическое неразделимое целое с поэзией, когда нельзя уже отличить поэзию от прозы и каждое слово ложится на душу, как раскаленная печать». (Константин Паустовский)

«Не по окраске, но по разнообразию, силе и точности язык «Жизни Арсеньева» способен, я думаю, выдержать сравнение с языком Толстого или Достоевского. Во всяком случае – это, конечно, один из совершеннейших образцов русской прозы». (Владислав Ходасевич)

«Этот потрясающий «Кот Мурр» и в наши дни остается приятнейшей книжкой, и его житейская мудрость ничуть не устарела. Но, как мы знаем, «Кот Мурр» – двойная книга, ведь в ней мы находим не только занятные воззрения на жизнь, изложенные премудрым котом, но еще и историю капельмейстера Иоганна Крейслера, записанную на случайных макулатурных листах...

И даже если бы Гофман не написал ничего, кроме «случайных макулатурных листов», которые беспорядочно перемешал с писаниями своего кота Мурра, он и тогда был бы одним из великих немецких писателей». (Герман Гессе)

«Читаю вперемежку Достоевского и Бальзака. Какое дикое величие! Хочется голову склонить, когда берешься за «Карамазовых» или за «Блеск и нищету куртизанок». Тут, при всем различии, есть и родство, которое отделяет этих неимоверных художников от всех прочих». (Томас Манн)

«... Г-н Загоскин точно переносит нас в 1612 год. Добрый наш народ, бояре, козаки, монахи, буйные шиши – все это угадано, все это действует, чувствует как должно было действовать, чувствовать в смутные времена Минина и Авраамия Палицына. Как живы, как занимательны сцены старинной русской жизни! Сколько истины и добродушной веселости в изображении характеров Кирши, Алексея Бурнаша, Федьки Хомяка, пана Копычинского, батьки Еремея!» (Александр Пушкин о романе «Юрий Милославский, или русские в 1612 году»)

«Я никогда не питал пристрастия к романам и читал их не так уж много. Первыми привлекли меня романы Бальзака, особенно «Отец Горио». В пятнадцать лет я напал на Достоевского, и это было для меня истинным откровением: я сразу почувствовал, что прикоснулся к чему-то огромному, и бросился читать все, что он написал, книгу за книгой, как до того читал Бальзака...»

«На войне верными моими спутниками были Паскаль, «Заметки Мальте Лауридса Бригге» Рильке да потрепанный том Бодлера...» (Антуан де Сент-Экзюпери)

«Леонида Андреева я полюбила, считаю его большим русским писателем, оригинальным и ярким. Его драматургия великолепна, особенно «Савва», и не от его ли пьесы «Жизнь человека» пошел итальянский неореализм? (Вера Панова)

«В мои руки наконец-то попала книга Замятина «Мы», о существовании которой я слышал еще несколько лет тому назад и которая представляет собой любопытный литературный феномен нашего книгосжигательского века... Первое, что бросается в глаза при чтении «Мы», – факт, я думаю, до сих пор не замеченный, – что роман Олдоса Хаксли «О дивный новый мир», видимо, отчасти обязан своим появлением этой книге». (Джордж Оруэлл)

«А из Пушкина, Гоголя, Лермонтова, из «Кавказского пленника» Льва Толстого запоминались не только отдельные строчки, но иной раз целые страницы. На всю жизнь врезались мне в память тихие слова Акакия Акакиевича Башмачкина из «Шинели», которую я прочел в десятилетнем возрасте: "... зачем вы меня обижаете..."» (Самуил Маршак)

«Ибсен – разрыв бомбы во мне; вместо двух часов я прочитал Ибсена шесть часов, чего-то не дочитав; стало быть, следующим утром я опять не попал в гимназию; дочитав Ибсена, я начал «Преступление и наказание» Достоевского; читатели понимают сами, что вернуться в гимназию, не дочитав романа нельзя; но в день, когда я кончил роман, я начал «Идиота»; посещение гимназии отсрочилось до окончания чтения главных романов Достоевского; но тогда начался Тургенев...» (Андрей Белый)

«Я читаю с большим удовольствием Эккермана. ... Я продолжаю думать, что я долго не мог бы вынести сожительства с Гёте...; но все- таки он очень великий человек, и очень хорошо про него читать и знать, что он о каждой вещи думал». (А.К. Толстой о книге «Разговоры с Гёте»)

«Впервые я прочел Гоголя, когда мне было лет тринадцать. Он произвел на меня потрясающее впечатление. В ту пору я еще не знал Фолкнера. Об американском писателе я упоминаю потому, что люблю сравнивать их – оба они воссоздали целый мир и сделали всеобщим достоянием маленький, совсем маленький личный космос». (Жорж Сименон)

«...И если мне в будничной суете жизни бывает невыносимо тревожно, я снимаю с полки том Ахматовой и отыскиваю поэму «У самого моря». Я читаю, и меня обступает музыка радости и света, музыка солнечных бликов, легких барашков волн, я чувствую запах моря, как запах вечности, наполняюсь свежестью этого юного мира». (Михаил Дудин)

«Думаю, что книгой, резко повернувшей понимание двух наших великанов, был огромный труд «Толстой и Достоевский». Вот за него останусь навсегда и особо благодарен покойному, столь одинокому, хотя и знаменитому Дмитрию Сергеевичу [Мережковскому].

Я был студентом, начинающим писателем московским с Остоженки и Арбата, когда довелось прочесть эту книгу. Оказалась она для меня неким событием, ее чтение было частью моей жизни». (Борис Зайцев)

««Вазир-Мухтар» написан фокусно. Беда совсем не в этом, а в том, что Тынянов – фокусник, у которого видно, как делается фокус.

Пастернак в «Детстве Люверс», Мандельштам в «Шуме времени» показали, что и в наше время фокусы можно делать чисто». (Лидия Гинзбург)

«С первой страницы дети увлекаются Грибулем, любят маленького чудака, который «бросился в воду, чтоб скрыться от дождя», и следят за ним с страстным участием. Дочитавши, они снова принимаются за книгу... Они изнашивают «Грибуля», – это верх успеха для детской книги». (Александр Герцен о «Похождениях Грибуля» Жорж Санд)

«Году в 1909-м, в большом доме, которого уже давно нет на свете, я, завороженный ужасом, прочел уэллсовских «Первых людей на Луне». «Марсианские хроники» Брэдбери, совсем иные по замыслу и складу, позволили мне в эти последние дни 1954 года снова пережить тогдашний сладкий страх». (Хорхе Луис Борхес)

«Действие [Федора] Сологуба похоже на наркотики, будто не стихи читал, а выкурил трубку опиума. Все предметы вырастают до небывалых размеров, но теряют плоть и вес. Мир вещей претворяется в мир понятий, волны ритма заливают вселенную. В голубом водном тумане покой и тишина». (Илья Эренбург)

«Тургенев – экономнейший из писателей. Он не занимает пространство своей персоной, не комментирует поведение героев – он просто ставит их перед читателем, а сам отходит в сторону. Так, например, с Базаровым мы сразу находим общий тон: он говорит без всякого пафоса и нажима. ... Спустя столько лет «Отцы и дети» притягивают нас по-прежнему: в ясности этой книги скрыта большая глубина, за немногословностью угадывается целый мир». (Вирджиния Вулф)

«Я перечитываю сегодня Тургенева с тем же усердием и восхищением, как 20 лет назад. Я мечтаю о том, чтобы написать о нем через некоторое время большую статью - главным образом потому, что мне кажется, что Тургенева в настоящее время самым неблагодарным и неподо­бающим образом недооценивают и не уважают в пользу Достоевского.
Если бы я был сослан на необитаемый остров,... и мог взять с собой только шесть книг, то "Отцы и дети" обязательно были бы в их числе». (Томас Манн)

«Скромный Антон Павлович, уверявший, что он работает над «пустяками», потряс мир. Я слышал от рядовых французов, от английских студентов, от тех американцев, которых пугает пошлость жизни, знакомые нам признания: «Чехов помог… Чехов раскрыл глаза... Чехов согрел сердце…» (Илья Эренбург)

«Вечерами я часто перечитываю Бальзака. На днях я, как обычно, взял с полки один из томов и раскрыл его наугад... И, начав читать, сразу почувствовал себя как дома... Признаюсь, для меня настоящий роман - тот, куда мне хочется вернуться, а не тот, сквозь который я продираюсь, как сквозь кошмарный сон. По правде говоря, пожалуй, только Пруст позволяет мне до такой  же степени, что и Бальзак, сродниться с автором и созданным им миром». (Франсуа Мориак)

«Ошарашивающее впечатление на меня произвело открытие стихов Слуцкого. Они были, казалось, антипоэтичны, и вместе с тем в них звучала поэзия беспощадно обнаженной жизни. Если раньше я стремился бороться в своих стихах с "прозаизмами", то после стихов Слуцкого старался избегать чрезмерно возвышенных "поэтизмов"». (Евгений Евтушенко)

«... черт возьми, я же так страстно читал в детстве Генрика Сенкевича! Я перечитал тогда все его романы – "Крестоносцы", "Камо грядеши", "Огнем и мечом", "Потоп", "Пан Володыевский"... Особенно, помню, поражало в романах Сенкевича, что там действуют реальные люди, исторические лица.
Потом, после Сенкевича, я читал и Паустовского, его "Кара-Бугаз". Это тоже было для меня чтением притягательным - такое вещное изображение мира, страны, путешествий...» (Юрий Трифонов)

«Такие книги, как «Идиот», «Подросток», «Братья Карамазовы», однажды, когда все внешнее в них устареет, станут для нас такими же, каким сегодня является Данте, в сотнях деталях уже непонятный, но вечный в своем воздействии, потрясающий как воплощение целой эпохи мировой истории». (Герман Гессе)

 

Цитаты писателей - участников Великой Отечественной войны

«Я всю свою творческую, а может и не только творческую жизнь готовился к главной своей книге – роману о войне. Думаю, что ради неё Господь меня сохранил не только на войне, но и в непростых и нелёгких, порой на грани смерти, обстоятельствах, помогал мне выжить. Мучил меня памятью, грузом воспоминаний придавливал, чтобы я выполнил главный его завет – рассказать всю правду о войне, ведь, сколько человек побывало в огненном горниле войны, столько и правд привезли они домой». (Виктор Астафьев)

«Когда уезжал на фронт – 13 июля 1941 года – то в моем вещмешке, кроме смены белья, были два однотомника: Блок и Хлебников. Но тогда на Смоленском направлении было не до книг...» (Борис Слуцкий)

«И только десять лет спустя, в 70-е годы, «пришел» ко мне  «Сашка», его ранение, его обреченная с порога любовь, и сразу нашелся тон повествования, язык, стиль. А главное – сразу же вылепился образ Сашки. Я, кажется, знал об этом человеке всё, я любил его, как самого близкого друга. Да и были у меня такие друзья на фронте...» (Вячеслав Кондратьев)

«... бессмертная «Брестская крепость», потрясающие рассказы о госпитале в Еремеевке, этой маленькой советской колонии на оккупированной фашизмом земле, о героях Аджимушкая, самоотверженной краснофлотской Катюше, о безвестном русском парнишке, ставшем национальным героем далекой Италии, – обо всех этих и многих других героях будут с не меньшим восторгом и упоением читать наши потомки...» (Василь Быков о Сергее Смирнове)

«Валентин Распутин не был на войне по простой причине — годами не вышел, но это обернулось в повести «Живи и помни» не изъяном, а преимуществом его перед теми, кто был...

Печальная и яростная повесть, несколько «вкрадчивая» тихой своей тональностью, как, впрочем, и все другие повести Распутина, и оттого еще более потрясающая глубокой трагичностью, – живи и помни, человек: в беде, в кручине, в самые тяжкие дни и испытания место твое с твоим народом...» (Виктор Астафьев)

«И та, что сегодня прощается с милым,-
Пусть боль свою в силу она переплавит.
Мы детям клянемся, клянемся могилам,
Что нас покориться никто не заставит!»
(Анна Ахматова)

«Я слышал эту клятву вместе с однополчанами за тридевять земель западнее Ленинграда и вместе с ними, вместе со всей мировой поэзией верил в то, что «Дело наше правое. Враг будет разбит, Победа будет за нами». (Михаил Дудин)

«Джек Лондон был писателем моих мальчишеских лет... Один его роман особенно поразил меня, когда я уже был постарше: «Мартин Иден» – о начинающем писателе из Сан-Франциско, который живет впроголодь, безуспешно посылает свои рассказы в издательства и любит недосягаемую дочь миллионеров». (Чеслав Милош)

«В жизни каждого грамотного человека есть книга, сыгравшая большое значение в его судьбе. Зачастую это вовсе не роман гения, это – рядовая книга скромного автора. Для двух поколений русских людей таковой книгой был «Овод» Войнич. Для меня такой книгой-судьбой был прочтенный мной в 1918 году роман В. Ропшина «То, чего не было». И сейчас я помню наизусть, сам не знаю почему, многие, очень многие места из этой книги». (Варлам Шаламов)

«Вся современная американская литература вышла из одной книги Марка Твена, которая называется «Гекльберри Финн». Это лучшая наша книга... Ничего подобного до нее не было. Ничего равного не написано до сих пор». (Эрнест Хемингуэй)

«Платон создавал произведения не только наполовину беллетристического характера, но и всегда наполненные страстной драматургией мышления, целыми фонтанами красноречия и неутолимой жаждой новых мыслей... Есть чему поучиться у Платона. Крайний фатализм и крайний драматизм мысли соединялись им в одно неделимое целое.». (Алексей Лосев)

«Сейчас прочёл «Вечера близ Диканьки». Они изумили меня. Вот настоящая весёлость, искренняя, непринуждённая, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! Какая чувствительность! Всё это так необыкновенно в нашей нынешней литературе, что я доселе не образумился…». (Александр Пушкин)

«Когда дни начинают пылиться и краски блекнут, я беру Грина. Я открываю его на любой странице, так весной протирают стекла в доме. Все становится светлым, ярким, все снова таинственно волнует, как в детстве…». (Даниил Гранин)

«Просейте мировую прозу – останется Диккенс, просейте Диккенса, останется "Давид Копперфильд"». (Лев Толстой)

«Книга "Дон Кихот" обладает таким свойством: незаметно, но чем дальше, тем больше, подымает она, просветляет и облагораживает... Будто ребенок тебя приласкал, но ребенок особенный, в нем чистота, музыкальность и нечто не от мира сего». (Борис Зайцев)

«Никогда не забыть, как после России, где остались все наши книги, мы очутились в Берлине среди голых стен, и какое счастье это было – "Мертвые души", первая купленная книга за границей... Но и при всех бедовых случаях нашей жизни, и при бедствиях общечеловеческих, мы никогда с ней не расстаемся...» (Алексей Ремизов)

«"Простое сердце" Флобера ценно для меня, как Евангелие; "Соки земли" Кнута Гамсуна поражают меня так, как поражает "Одиссея". Я уверен, что мои внуки прочтут "Жан Кристофа" Ромэна Роллана и будут почтительно восхищаться величием сердца и ума автора и его непоколебимой любовью к человечеству». (Максим Горький)

«Есть шедевры сухой, прозрачной, организованной мысли, которые вызывают у нас художественный трепет совсем такой же силы, как роман типа "Мансфилд Парк" или как любой богатый поток чувствительной образности Диккенса». (Владимир Набоков)

«Это была "Бегущая по волнам" – лучшая книга Грина. Я знаю ее хорошо, люблю за трогательную поэтичность, за важность для людей всего сказанного на ее страницах, за светлый образ Фрэзи Грант – творческого начала жизни». (Варлам Шаламов)

Подбор цитат - Инна Попович