Беленкина, Лора Борисовна (1923–1999).

Окнами на Сретенку [Текст] / Лора Беленкина. — М.: АСТ, 2013. — 590, [1] с.: [32] л. ил. — (Corpus; № 247).

Имеются экземпляры в библиотеках: ЦРБ, 01, 02, 05, 06.

Вероятно, некоторые наши читатели смогут припомнить, что когда-то в вузах они изучали английский язык по учебнику, написанному Т.В. Барышниковой, Л.Б. Беленкиной и Т.Г. Бусуриной (1974). Более конкретные ассоциации, несомненно, возникнут у бывших студентов МГИМО — знаменитого Московского государственного института международных отношений, где три названных автора начали преподавать еще в пятидесятых годах прошлого века.

Следует ли из этого, что они были вполне благополучными сотрудницами престижнейшего советского вуза, свободно владеющими несколькими языками? Что у них были «идеальные» биографии, которые вполне соответствовали требованиям тогдашнего советского режима? И это, возможно, позволяло им беспрепятственно разъезжать по миру?

Скорее всего, именно так и полагают непосвященные…

Мемуаристы, испытывающие потребность оставить подробное описание собственной жизни, всегда начинают ab ovo («с самого начала»). Лора Беленкина, чьи воспоминания издаются впервые, родилась в Берлине в семье обучавшегося там бывшего студента, российского подданного Бориса Фаермана. Все годы Первой мировой войны он провел в лагере для гражданских военнопленных, а после ее окончания и наступившего освобождения женился на немке («родом из большой крестьянской семьи, жившей в деревушке близ города Гюстрова в Мекленбурге») и был принят на службу в только что зародившуюся систему советской внешней торговли.

Семья никогда не была знакома ни с кем из так называемых «выдающихся» личностей, не имела никакого отношения и к русской эмиграции «первой волны», одним из центров которой в начале 1920-х годов стал Берлин. Поэтому напрасно ждать от этой книги каких-либо неизвестных свидетельств из частной жизни обладателей особенно громких имен или надеяться узнать новые подробности о начале великого пореволюционного рассеяния. Об этом сказано не более чем: «Помню только бесконечные поездки на трамвае. Один раз мы долго стояли. Мама сказала: “Что-то сломалось. В колесе дырка”,— и я пыталась себе представить, где в колесе дырка и почему она мешает нам ехать дальше. “Видишь — вон те две женщины, что сидят впереди? Это русские”. Русских эмигрантов в Берлине было полно».

Воспоминания Лоры Беленкиной интересны совсем другим. Перед нами — год за годом, месяц за месяцем — проходит подробнейшее описание мельчайших деталей жизни самых что ни на есть рядовых членов немецкого и, затем, советского общества, кропотливо восстановленное в памяти и по сохранившимся нерегулярным дневниковым записям. Сама мемуаристка объяснила подобную точность следующим образом: «Покинутое всегда становилось <для меня> прошлым: я к нему не возвращалась, и оно не могло слиться с более поздними впечатлениями, а новое всегда вызывало более внимательное к себе отношение».

Основное действие книги разворачивается в Германии и Советском Союзе того исторического периода, который сейчас, с высоты прошедших десятилетий, по мироощущению ныне живущих воспринимается преимущественно как предгрозовая эпоха между двумя мировыми войнами, не предвещавшая тогдашним людям ничего хорошего.

Для Беленкиной же Берлин 1920-х гг. и межвоенная Москва, куда ее семья навсегда переселилась в 1930 г.,— это самая счастливая пора человеческой жизни, эпоха детства. Вот почему образ имперской столицы времен Веймарской республики навечно запечатлелся для нее только как «ясный, понятный и красивый, Берлин наших с папой воскресных прогулок по ренессансному центру: Шпрее, Тиргартен, Рейхстаг, Музей на острове, парки с разнообразными скульптурами, Груневальд и Тегель». Не говоря уже о других немецких городах и местечках, в которых мемуаристке приходилось бывать у своих родственников со стороны матери или на отдыхе.

Не менее светел в воспоминаниях и главный город советского государства, где отец автора служил в «Станкоимпорте»… Впрочем, об официальной, трудовой стороне жизни семьи на протяжении всего текста упоминается исключительно вскользь. Почти полностью Лора Беленкина сосредоточена на своих подругах, играх во дворах тех домов, где им довелось обитать, «глупостях и шалостях», школьных учителях, прогулках по центру города, который подвергался безжалостной реконструкции буквально на ее глазах: «Мы с папой очень полюбили Москву и стали ее патриотами: помню, как позже папа гордился новым метро, как следил за постройкой новых зданий в центре… Когда мы переехали, посередине Сухаревской площади еще стояла башня — мрачное закопченное здание из красного кирпича. Оно имело большую историческую ценность, но оказалось в наше время в нелепом месте и очень мешало транспорту… Башню начали сносить в 1934 году, и никто об этом особо не жалел».

По-видимому, автору воспоминаний просто не дано было узнать об истинной реакции коренных москвичей на радикальные изменения в традиционно сложившемся облике города, потому что в другом месте она просто-напросто констатирует: «Все остальное, что делалось в Москве, людям нравилось, в том числе и нам с папой. Во время прогулок мы все внимательно обследовали и оценивали».

К прогулкам по городу добавляются регулярные походы в Большой театр и консерваторию, в кино, обязательные воскресные выезды за город на пикники, к которым члены семьи Фаерманов пристрастились еще в Германии. Позже ко всему этому прибавились посещения Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, этого апофеоза сталинской пропаганды. Много раз на страницах воспоминаний возникает и привезенный из Берлина огромный желтый игрушечный медведь со смешным именем Пец-Бурумбуц, о котором можно рассказать столько интересных историй. (Между прочим, мать и дочь навестили своих немецких родственников в 1931 году, а затем у них была налажена переписка с ними из СССР!)

Безусловно, работа отца в системе советской внешней торговли, пусть даже и в качестве рядового сотрудника, все же предполагала совершенно определенные, особые «правила игры». Тем не менее, семья с самого начала жила в коммуналках, проведя в них в общей сложности 41 год, в том числе по последнему адресу, «окнами на Сретенку»,в комнате «на первом этаже, пол вровень с землей»,— целых 37 лет. Из них бóльшую часть Лора и ее мать Марта Хенни Мари Лисбет, урожденная Бютов, которую все родственники и знакомые звали просто Маргой, были одни, с явно не идеально устроенным бытом, поскольку жизнь ополченца Бориса Львовича Фаермана оборвалась в Вяземском котле в октябре 1941 года…

При этом в повествовании Лоры Беленкиной почти незаметны эмоции или оценки, тем более политические. Да и как может политика вторгнуться в неомраченное сознание подростка, которому ведома лишь идущая своим чередом жизнь рядовых москвичей? Яркий пример из школьных воспоминаний: «1 декабря 1934 года нас построили на улице — мы должны были пойти в кино. Долго, как всегда, ждали чего-то, шел мокрый снег, вдруг кто-то из мальчишек крикнул: “Слышали? Кирова убили!” — “Какую Киру?” — не расслышали остальные, кто-то хихикнул. Поход в кино перенесли на другое время».

Не будем удивляться тому, что глава «Жизнь страны», посвященная 1934—1936 годам, занимает всего две страницы: «…папа вместе со всеми искренне волновался за челюскинцев»; «В легкой музыке рядом с неаполитанскими песнями все более прочное место завоевывал джаз, дотоле скрываемый от широкой публики…»; «В конце 1935 года пришла радость и к детям. Некто (так!) Павел Петрович Постышев разрешил устраивать елки, лет десять запрещенные как атрибут Рождества…». То, что в том же 1935 году «к нам в гости приехала тетя Анни из Ростока»,— гораздо важнее и интереснее.

Безусловно, тему репрессий — эту не только самую мрачную, но и одну из самых позорных страниц в истории советского государства — совсем обойти невозможно. Однако и главе «Аресты», относящейся к 1937 году, в мемуарах Лоры Беленкиной отведено немногим более двух страниц: особой тайны из этой части тогдашней государственной политики и не делалось. Замороченные агрессивной пропагандой простые советские граждане, разумеется, «были уверены, что все эти люди на самом деле шпионы, вредители и диверсанты»,—и оставались более-менее спокойными до тех пор, пока дело не касалось их лично…

Но что же произошло, когда была арестована и выслана из Москвы в Чкалов (в то время так назывался Оренбург) ближайшая родственница? «После этого потрясения мои родители стали склоняться к другой версии, которая в то время тоже была в ходу: “Какой-то вредитель сажает всех наугад, а Сталин об этом даже не знает”. Но все-таки почему тетя Меля?»

Судя по всему, мемуаристка никогда не стремилась вникнуть в государственные дела и значительно позже, уже в зрелом возрасте. Хотя, как ни странно, ответ на заданный ею вопрос был получен еще в 1944 году. Внезапно решила сделать признание домашняя учительница музыки дочки тети Мели, оказавшаяся одной из множества тайных «помощниц» сверхбдительных органов: «“Ируся, ведь это я донесла на Амелию Генриховну, это я лишила тебя мамочки”,— и дальше в этом же духе. Она созналась, что очень завидовала тете Меле, что у той есть муж и дочка, и решила ее загубить — донесла в НКВД, что тетя Меля якобы французская шпионка и держит связь со своим братом, военным разведчиком в Париже. Позже эта особа провела несколько лет в США… Теперь она решила попробовать загладить вину и пригласила Иру к себе забрать два чемодана с вещами…».

Вообще, это место воспоминаний — одно из немногих, где действительно прорываются неподдельные чувства: «Ира забрала у нее оба чемодана с американскими вещами, предложенными ей, не сказав, конечно, спасибо. Разве могли какие-то тряпки, помада и пудра искупить чудовищное преступление, совершенное этой женщиной в отношении тети Мели?

Сколько же, однако, еще было клеветников, так никогда и не сознавшихся!»

…Школьный выпускной вечер у Лоры Беленкиной состоялся 18 или 19 июня 1941 года, в августе она поступила в Московский государственный педагогический институт иностранных языков. В эвакуации не была, воспоминания военного времени, помимо учебы («…я стала получать повышенную стипендию как отличница, и таким образом мы <с мамой> как-то продержались все эти годы»), в основном сосредоточены на обязательном для тогдашних студентов подмосковном трудфронте. При этом из её тогдашних наблюдений своей необычностью выделяется следующее: «Деревне все-таки в войну жилось неголодно — у крестьян было вдоволь картошки, овощей, многие держали кур, даже коров, а коровам травы хватало, так что всегда было молоко».

Летом 1945 года учеба в институте была завершена — по сути, этим заканчивается и скрупулезный до мелочей рассказ Лоры Беленкиной, писавшийся на протяжении десяти лет, с середины 1980-х до середины 1990-х годов, и обнаруженный родственниками только после ее смерти. Судя по всему, продолжать она и не предполагала. «Подробно я опишу раннее детство, школьные годы и юность — примерно до 1945 года, более поверхностно — до рождения моих детей и уж совсем скупо — потом. Не мне писать о тех временах — пусть это сделают, если охота, мои потомки»,— вот сформулированная мемуаристкой программа, которую она вполне для себя исполнила, навсегда оставшись с маленькой девочкой — героиней собственных воспоминаний родом из Берлина.

На самом деле именно это и сыграло с ней злую шутку. Убедить читателя, что все или почти все в ее детстве и юности было так безмятежно и наивно, Лоре Беленкиной явно не удается. Впрочем, в этом нет ее силы или слабости, хотя она и сама пострадала в годы разнузданной «борьбы с космополитизмом». Просто такова отличительная особенность ее мемуаров о том трагическом времени, которые от начала до конца читаются с неподдельным интересом…

Марга Фаерман успела съездить в Германию к своей племяннице в 1967 году — это была ее первая и последняя поездка на родину после 36-летней разлуки (сама переписка с немецкими родственниками после войны быстро возобновилась). Автор же воспоминаний Лора Беленкина смогла побывать там снова лишь спустя 63 года после своего последнего детского отъезда оттуда.

Г. Г. Мартынов, А. Г. Тимофеев
библиотека № 2 им. Ф. Абрамова

Библиотека № 2